Евреи - Страница 15

— Как хорошо здесь, Нахман! Мне кажется, что в этой улице живут одни избранники.

— Вы разве не бывали в городе, Мейта?

— Очень редко, Нахман. Когда мне исполнится шестнадцать лет, мать меня отметит работать на фабрике; я буду ходить сюда каждый день.

— Я могу показать вам город. Вот разбогатею…

— Разбогатеете, — перебила его Мейта и с сомнением покачала головой, — не разбогатеете. Иногда мне кажется, люди выдумали богатство, чтобы заставить нас мучиться…

— Вы много думаете, Мейта, — с удивлением произнес Нахман.

— Мы все думаем, уверяю вас. Но нас не спрашивают, и мы молчим.

Они повернули в сторону и сразу очутились на окраине.

— Вот, я вам новость расскажу, — произнесла таинственно Мейта после молчания. — Абрам, кажется, женится на Розе.

— Кто вам сказал? — с изумлением вырвалось у Нахмана, — он весь похолодел от радости. — Неси будет удивлена.

— Сама Неси мне рассказала об этом. Она непонятная. Она плакала и смеялась.

— Я ухожу, — взволнованно проговорил Нахман. — Так это правда? Вы сказали, Неси…

В ряду, между тем, работа опять закипела, и когда Нахман вернулся, вся улица была полна народом. В пятницу торговля прекращалась в два часа дня, и теперь волнение обхватило самых хладнокровных. Нищие, как порченные, бегали между людьми, мешали всем и их гнали, как гонят собаку, попавшую под ноги. Торговки кричали длинными голосами, словно не переводили дыхания, и складывали остатки в корзины, чтобы не засидеться лишнюю минуту. Нахман стоял уже подле Даниэля и бойко торговал. Как мог он не торговать, когда у него было столько великолепного товара? И уверенный, с приподнятым настроением, он, без гнева, позволял покупателю рыться в его корзине, знал, что тот не уйдет от него. Он указывал, командовал, и люди слушались, побежденные его обаянием.

— Почему же Неси смеялась? — вспоминал он, замирая, и говорил себе: — Это хорошо. — И опять продавал, беззаботно улыбался, думая, что радуется хорошей торговле…

Шлойма уже ушел, и Нахман не помнил, как простился с ним, — ряды торговцев стали редеть, а он все стоял возле своей корзины, не умея расстаться с удовольствием — отдавать свой товар, и брать за него деньги.

— Можете собираться, — произнес Даниэль, складывая ситцы, — народ уже расходится.

— Хороший день, — отозвался Нахман, все в упоении, — девочка принесла нам счастье.

Они заперли корзины, подхватили их и вместе с толпой торговцев двинулись к окраине.

Когда он вошел во двор, где жил, старуха Сима первая встретила его и затащила к себе.

— Зайдите, зайдите, — говорила она, не желая замечать его недовольства. — Иту спасли, и теперь она в родильной.

В маленькой пустой комнате, с сырыми стенами, на скамейке сидели две девушки и мальчик лет четырнадцати. При виде Нахмана, девушки оживились и начали охорашиваться, а мальчик уставился на него большими, бессмысленными глазами.

— Вы еще не были у нее? — спрашивал Нахман, притворяясь, что не замечает знаков, которые ему делали обе девушки.

— Садитесь, Нахман, — сердечно сказала Сима, — я не могу забыть, что вы сделали для меня в эту несчастную ночь. Ита умерла бы без вас.

— Зачем об этом говорить, — покраснел Нахман.

— А теперь, сказать правду, и я не знаю, чего хочу от вас. Вы мой защитник…

Она жалко улыбнулась, торопливо заплакала и, вытирая слезы, указывала на девушек. Старшая засмеялась, а младшая, Фейга, угрюмо проворчала:

— Он совсем не веселый.

— Вот, они смеются, — с досадой произнесла Сима, — а обе корзины пустые. Им что? Посмотрите, здесь и продать нечего, чтобы хлеба купить. Я не говорю о делах, — нищий, услышав меня, покраснел бы, — но меня бьют. Не верите? Поклянитесь, Нахман, что не верите, и я буду знать, во что вы верите. И Ита в родильной. Сама не знаю, Нахман, чего хочу — смерти, жизни.

— Она врет, — рассердилась старшая, Фрима.

— Мать, ты выжила из ума.

— Я молчу, — шепнула Сима, — кто силен, тот прав. Но посмотрите на мои руки, пусть они говорят.

Она оттянула рукав к плечу, и Нахман ужаснулся. От локтя до плеча шли черные кровоподтеки, и рука казалась залитой чернилами.

— Не может быть, — шепнул Нахман.

— В городе должен быть старший, — сиплым шепотом и моргая глазами отозвалась Сима, и в ее тоне послышалось что-то смелое, призыв к закону, который должен ее охранять.

— Она сама себя щиплет от злости, — бросила Фейга, покраснев.

— Неправда, неправда, — крикнул мальчик, — это Фрима так щиплет.

— Верьте моему Мехеле, — настаивала Сима. — Я здесь среди разбойников. Ита меня тоже колотила. И спросите меня: ради чего я терплю от них? Я старая, больная, — но везде свой хлеб заработаю… Спросите: ради чего я терплю?

Не ропот, а вопрос лежал в ее словах. Как будто до сих пор она делала нужное, важное, желанное, и лишь сейчас явилась мысль: зачем? Нахман, замученный, сидел, опустив голову, и слушал. Иногда у него мелькала мысль убежать немедленно к Неси, чтобы отдохнуть от этих ужасов, но Сима, словно угадывая, что происходит в нем, опять просила: посидите, посидите.

— Зачем ты выдумываешь? — с гневом вырвалось у Фримы. — Ты хочешь разжалобить этого человека, но он тебе не поможет. Уходи от нас, если тебе не нравится. Мы прокормимся сами.

— Вы слышите, Нахман, — заволновалась Сима, — им нужно, чтобы я ушла из дому. Я знаю, зачем. Нет, нет, нет, — крикнула она, — убейте меня — не уйду! Я, Нахман, мать. Вырвите мое сердце, — все-таки я буду жалеть их, оберегать… Обе работают на коробочной фабрике и приносят по семи рублей в месяц. Сотни глаз нужны, чтобы их уберечь… Вот, Ита пропала, а шапочник потирает руки от удовольствия: он соблазнил хромую девушку…